"...Сухая ветка треснула, разродившись рубиновым фейерверком юрких искорок, в секунду растаявших на черном пологе ночного летнего неба, и разгорелась с новой силой. Дохнуло жаром и веселостью огня. Человек, лежащий у костра, поднес бледную в свете луны ладонь к лицу, заслоняясь от заигрывающих с ним языков пламени и, улыбаясь, зажмурился. Тишина. Лишь кузнечиком поет костер, да шелестит, пригибаясь к земле, сухой ветер. Кружит, сорванец, куражится. То внезапно пыхнет дымом в задумчивые, широко раскрытые глаза и с век сорвет зряшную слезинку, то, на секунду замерев, ударит в расслабленную спину, надует за ворот и заставит содрогнуться, растянуть плечами защитницу – ветровку, подправить ворот и протянуть к жаркому огню пальцы рук. Чтобы через них передать тепло озябшему телу. Ночь. Ласково сереет над головой прибитый звездами к основанию Вселенной квадрат уснувшего неба. Вокруг не видать ни зги. Плотные всепожирающие занавеси из черного клубящегося студня тьмы съедают твой взор куда его ни кинь, куда ни брось. Ты, степь и небо. Степь, огонь и ты…Человек, русоволосый мужчина сорока лет, нос репой, ресницы пушком, шея оглоблей и руки крюки – словом, русский мужик в перхлортетрабромэтиловой синей куртке и башмаках из свиной кожи, сел на корточки и длинной сучковатой веткой пошевелил угли… Степь. Языческая степь. Цвета белка раповые проплешины размазывались с бурым суглинком под копытами коня, словно послушные краски под кистью художника. Ночью был дождь, и левый берег Южного Буга раскис огромной бело-буро-красной палитрой, на которой легкие, не знающие усталости ноги жеребца цвета смоли резво и уверенно выбивают с мелкими брызгами глубокие следы…"

К. Ли Кин