Проза эпохи «развитого социализма»

Шамбала

(эссе)

- Горь-ка-а-а! Ой, горь-ка-а-а! - Завопила пышных форм дамочка, перевалившись через край стола так, что часть ее «талии» легла в тарелку с нарезанным овальными полосками сервелатом. Осовелые глаза, как дешевые серьги, блестят оловом. Рюмка с вонючим самогоном бултыхает­ся в протянутой под нос сидящему напротив тощему мужчине окорочной руке, разбрызгивая содержимое на льняную скатерть. Горь-ка-а!..

Человек сорок приглашенных на свадьбу граждан облепили со всех сторон два длинных приставленных друг к другу стола. В небольшой комнате было ни провернуться, ни разудалые плечи развернуть. Хорошо, что квартира на первом этаже. Открыл окно - целый гектар прибавил. Природа тут же: дыши, пей, кричи «горько!», закусывай шоколадом.

Иван Скуратов, среднестатистический гражданин страны Советов, сорока пяти лет, мелкий чиновник и заплесневелый мещанин, недвижно сидел в углу свадебного стола, прижатый к косяку межкомнатной двери, и, глядя сквозь наполненную до краев рюмку на раскрасневшихся от духоты и алкоголя гостей, на их вытянутые в стекле свиноподобные физиономии, глубоко размышлял: выпить или обождать пока, до очередного тоста.

Заиграл баян. Те, кому за тридцать, натужно затянули старую бурлацкую песню, братски обнимая рядом сидящих за плечи, как бы приглашая их слиться воеди­но в голосистых нотах. Набегавшийся за день, но для приличия держащий себя бодрячком дружка, потянулся за шампанским. Молодые воспользовались отсутствием к ним внимания, уткнулись носами в тарелки с оливье, синхронно заработали вилками.

- Пойду покурю, - самому себе объяснил Иван свое вставание, - а приду – трахну рюмочку! Ну их всех…

Он встал и нетвердой походкой, словно пьяный танк, проложил плавную кривую из потревоженных гостей до кухонной двери.

По дороге, чтобы счастье было полным, он решил зайти в гостеприимно распахнутые двери туалета. дходя, расстегнул ширинку, но задуманному не дано было осуществиться: перед голубым унитазом, сжимая мертвой хваткой края сантехнического прибора, в напряженном ожидании рвотных позывов на коленях стояла подружка невесты.

- Бедняжка. - Пожалел ее Иван, захлопнул дверь и задвинул щеколду. Немного подумав, выключил в туалетной комнате свет.

На кухне Иван обнаружил Веру, старшую сестру невесты. Ничто в этой жизни не могло уже пробудить в ней надежду на радость семейного счастья. Девичество словно весенний снег стаяло с первыми жаркими лучами солнца, а его: единственного, любимого – все нет и вряд ли когда уже будет. Счастьем деторождения судьба ее тоже не наделила. Она с безраз­лично тупым от усталости видом сортировала грязную посуду, сбрасывая остатки еды в переполненное мусорное ведро.

- Веруха, привет. - Иван приобнял ее, достал из холодильника пачку сигарет.

- Нарисовался. Виделись уже. - Она отстранилась от его руки и продолжила прер­ванную было процедуру.

Иван, неожиданно лишившись с одного бока опоры, провернулся на месте и, падая, угодил как раз на стул. Был бы трезвый наверняка бы промахнулся, причем со множественными переломами конечностей о плиту, холодильник, табуретку и массивную стеклянную пепельницу.

- Скучно, Верка, скучно тут. - Пытаясь прикурить, забубнил Иван.

- Чего же тебе, балбесу, скучно? Нажрался не в меру, лыка не вяжешь. Пил бы через раз, глядишь и веселее было.

- Скучно, не понимаешь ты, скучно-о-о!

- Не ори, горлопан. Напился - сиди, кури. Или вон спать иди.

- Не пьян я. Как ты не понимаешь, не... Хочешь по канату пройду, не шелохнусь. Хочешь?

- Где же мне канат тебе взять. Разве что вон по бельевой веревке. Валяй. Только кто собирать тебя потом будет. Эх, Иван, Иван…

- А-а, - согласился Иван, - можно и по бельевой. Нет проблем!

Но было видно, что ему и по полу-то идти не охота, не говоря уже о жонглерстве всяком. Присиделся он, прикипел к стулу – не оторвешь. Табачный дым приятно застил глаза. Сквозь его сизые узоры Иван наблюдал, как шевелятся из стороны в сторону две упругие пышки Вериных ягодиц. И не было в данный момент его взору ничего милее. "Не-е, - думал он, прицениваясь, - у моей Машки не такие. Откуда ей. У моей Машки жиже… А здесь - крупняк. Персик - баба." И руки сами потянулись на шевеление...

Удар тарелкой по голове, конечно, не самый лучший способ отрезвления. Хорошо, что разбилась тарелка… Но частичное просветление мерцающего сознания у Ивана все-таки насту­пило.

- Ты чего, Верунчик, чего ты. Я же со всей душой. С уважением.

- Душа мне твоя не нужна. Ты ее застегнул хотя бы, кавалер. – Кивком показала на расстёгнутую ширинку. - А руки прибереги для Марии. Чего удумал, а?

Удрученный Иван собрал осколки, кинул их в раковину и, неожиданно резко обер­нулся к Вере.

- Слушай! Ты какую мне мысль вышибла. Вот мы сидим, жрем, пьем, орем... посуду бьем, а обычаи позабыли!

- Какие еще там обычаи?

- Как какие?! А невеста. Ее красть положено. Что это за свадьба, где невесту не крадут. Дело говорю. А-ля-ля… - Иван загарцевал по кухне. – Украдем, пускай поищут. А там и выкуп подавай. За невесту положено. Ну что, Верка, дело говорю.

Кухарка замерла на минуту, задумчиво опустив мокрые руки вдоль уставшего тела, отрешенно глядя перед собой. Вдруг маленький бесик возник в ее зрачках, скакнул на горячую плиту и вырос в лохматого сатану. Резким движением голо­вы она отбросила назад упавшую на лоб прядь волос, игриво взглянула на кривляющегося Ивана и заговорчески прошептала:

- Годится. К чертям посуду. Успеется. Давай, Ваня, все хорошенечко обдумаем как нам лучше это осуществить.

И они придумали…

Тем временем жених наполнил свой бокал шампанским.

- Тост! Жили-были три брата: старший, средний и, как полагается, младший. Однажды к ним явился ангел и предложил каждому исполнить его самое сокровенное желание.

Старший брат сказал: хочу быть богатым. И ангел сделал его… Аль Капоне. Теперь он раз в месяц пишет письма младшему брату и тот носит ему передачи.

Средний брат сказал: хочу быть счастливым. И ангел отнял у него разум. Теперь он круглосуточно счастлив в сумасшедшем доме, писем не пишет, но младший брат носит ему передачи.

Младший брат сказал: хочу быть и богатым, и счастливым. И ангел ответил ему: тогда мне для тебя ничего не надо делать, потому что ты уже богат. Ведь у тебя есть здоровые родители, любимая жена, дети и настоящие друзья. А также у тебя есть все для того, чтобы чувствовать себя счастливым: глаза – чтобы видеть своих настоящих друзей, уши – чтобы слышать голоса детей и любимой жены и, язык – чтобы говорить со своими здоровыми родителями.

Я поднимаю этот бокал и хочу выпить за свой миг счастья, потому что у меня пока еще есть глаза, и я могу видеть сегодня за этим праздничным столом вас, своих настоящих друзей и тебя, моя любимая женушка! И у меня все еще торчат уши, которыми я могу …

- Милая, скажи что-нибудь.

- Что, дорогой?

- … Слышать ангельский голос своей любимой жены! За наше счастье и богатство!

Мокрому, но счастливому от собственной музыкальной стойкости баянисту поднесли очередную чарку, и этого оказалось дос­таточно. Его жилистые, привычные к долгому напряжению ноги, надломились в коленях, и он, оступившись, рухнул, геройски подставляя для удара о землю собственное никому теперь не нужное тело, но оберегая от сотря­сения своего кормильца - баян.

- Музыку, дайте музыку! - весело закричали гости. Словно и не было минуту назад пе­реливчатых триолей баяна и, пусть нестройных, но душевных русских голосов. Словно не было влажных искрящихся глаз и полета окрыленной души над трапезой. Будто не помолодели лет на сто пятьдесят за эти несколько столь редких минут счастья морщинистые лица мате­рей и огрубевшие от тоски ладони отцов.

Для Катерины Сосниной все еще в жизни было впереди. Нет, она не против народной песни. Она даже любит под настроение сбацать час­тушки с прибаутками. Но извините, товарищи, это же не музыка! Музыка это... это... да ну вас! Что, не знаете, какая музыка бывает? Вот Пугачева, Леонтьев, "Машина времени" и так далее — это музыка. А то, что вы поете, называется… этим… фу, блин, слово такое импортное... фольклором, во! На фольк-рок похоже, правда?

Тряхнув кучерявым чубом, со стула поднялся дружка жениха.

- Ж-ж-желание дамы - з-закон! Я сейчас. - и перебирая руками по понурым от долгого сидения и поедания свадебных деликатесов плечам приглашенных, бочком-бочком пробрался в соседнюю комнату с железной с набалдашниками кроватью, шкафом из лакированной фанеры и одинокой тумбочкой, на которой стоял магнитофон с усилителем неопределенных частот. На односпальной, проваленной кровати лежали трое, из тех, про которых на Руси уничижительно говорят: "кишка тонка" - пить не умеют. Лежат, отдыхают, никого не трогают.

Дружка жениха сделал технически грамотное выражение лица, поковырял длинным, отращённом до невообразимых размеров, ногтем мизинца в зубах, цыкнул и вдавил наугад одну из кнопок прибора. Ничего не произошло. Он отстранился, оценивающе оглядел непослушную машину, еще раз цыкнул и нажал другую кнопку. С прежним результатом. Со стороны "железки" такое поведение походило на сверхнаглость по отношению к соз­давшему ее человечеству. Молодой человек сел на корточки и стал думать. Известная скульптура Родена смотрелась бы на его фоне бледно.

- Музыку, музыку!!! - скандировала молодежь в зале.

- 0станови-и-ите, музыку-у-у - напевал себе под нос призадумавшийся гений киберне­тики. После нескольких минут ожесточенного молчаливого поединка верх одержало человечество - магнитофон был включен в сеть, и кошмарные децибелы отскочили от упругих мембран динамиков, давая жару всему социалистическому общежитию. Вмиг стало по-современному уютно, интимно, балдежно. Акустические колонки поставили на подоконник, и народ устремился на улицу, на газон, сшибать таблички, сурово предупреждающие о солидном штрафе за ходьбу по давно стертому до дыр травяному слою почвы.

Вера подсела к сестре, рукой прислонила ее голову к своим губам и жарко задышала в ухо что-то тихо говоря.

- Почему секреты? Я муж - должен знать. Эй, сестренки! - жених изоб­разил из себя строгого в будущем главу семейства: сдвинул брови - получилось недурно, икнул, - переел малость, - попытался протиснуть меж сестрами голову и получил салатной ложкой по лбу. Он быстро потерял всякий интерес к сек­ретам и стал взглядом рыскать по столу: что бы еще такое съесть?

Невеста радостно вскрикнула и часто захлопала в ладоши, замотала в знак одобрения головой. Затем звонко чмокнула сестру в щечку, обняла горячо.

- Спасибо, Верочка, а то, как буки сидим. Ах, какая ты молодец! Вова, кончай улепетывать кабачковую икру, хочу танцевать. Пойдем, пойдем, поднимайся, обжора. Обижусь!

Она подняла за локоть жующего, наедающего запас на дальнейшую супру­жескую жизнь, муженька, и они чинно направились к выходу.

Сидевшие за столом женщины, которых давно перестали называть при встрече в автобусах и у прилавка девушками, задумчивым взглядом проводили молодую пару и продолжили меж собой бесконечно-вечный бабий разговор за жизнь, за смерть, за детей непутевых.

Вера шла за молодыми. Проходя мимо кухни, она подмигнула сидевшему там, насквозь прокуренному, Ивану. Сигнал подан - время действий! Он дрожащей от возбуждения рукой затушил о край блюдечка с каемочкой сигарету, подтянул спадающие штаны и как мог уверенно зашагал следом.

Во дворе вовсю танцевали. Появление невесты танцующие приветствовали громогласным "о-о-о!", и завлекли ее в круг. Вера прислонилась к шершавой стене дома и, скрестив сзади руки, таин­ственно улыбалась, ожидая дальнейшего развития событий.

Иван вышел из подъезда, вдохнул ночного озонистого воздуха и захмелел еще больше. Голова закружилась, земля поплыла из-под ног.

- Годится! - сказал он и сделал шаг навстречу приключениям. Но его тут же затянули в людской круг. Пришлось все-таки пару раз вильнуть задом, гаркнуть "ас-с-са!" и потоптать штиблетами грунт. Улучшив момент, когда привязавшаяся к нему зной­ная вдова капитана дальнего плавания, однажды скрывшегося в туманной дымке моря на своем круизном лайнере и пропавшего, попала в цепкие, прожигающие легкое платье, объятия холос­того на этот вечер тощего гражданина, Иван выскользнул из скверика, обогнул с торца дом и вывалился на полотно дороги.

Взвизгнули тормоза автомобиля, и он распластался на капоте черной "Волги". На счастье машина остановилась в сантиметре от бляшки скуратовского ремня. А уж лег на капот Иван самостоятельно - от удивления. Хотел поймать мотор - на тебе, вот он, тут как тут.

Новоявленный каскадер, немного полежав, сполз с машины и подошел к водителю. Шашечек на автомобиле видно не было. «Знать личная техника. – сделал для себя вывод Иван. - Ну, ничего».

- Слышь, браток - Иван одной ладонью постучал сверху по металлу, другой - сделал вращательное движение, давая понять водителю, чтобы тот опустил стекло двери. За рулем сидел модно одетый молодой человек с коротко стрижеными волосами, в кожаной кепке на голове. Не проявляя никако­го интереса к предстоящему разговору, даже не крича на Ивана: "дебил, куда тебя несет! Мать твою!", и не размахивая кулаками перед сизым носом Ивана, человек в машине не спеша опустил стекло и, не меняя позы, тихо сказал:

- Слушаю вас.

- Братишка, выручай. Такое дело. Надо невесту украсть. Понимаешь? Скука. И мы решили. Хоп, и в дамках! Где невеста - нет невесты. Пусть поищут, побегают. А для этого, браток, твоя помощь нужна. Выручай. Само собой - расходы - как полагается. Не обижу. Такое дело. Как, а?

Ни один мускул не дрогнул на лице водителя.

- Чего ты, в самом деле! Не живой что ли? Просят же по-хорошему, по-человечески. Свадьба - она раз в жизни бывает. Потом это уже так - гулянки. А первая свадьба - она всегда...

- Что надо делать? - человек в машине, наконец, повернулся лицом в его сторону. Иван отшатнулся. В бездонном взгляде сидящего за рулем жила ужасающая безысходность. Как пишут в романах: дохнуло холодом.

- Ты чего, парень?

- Что надо делать? - повторил водитель свой вопрос и отвернулся, глядя перед собой на отсветы асфальта и мысленно посылая назойливого гражданина в итальянский город с падающей башней.

Иван обругал себя хроническим алкашом, не сходя с места, дал клятву с зав­трашнего завязать и зашептал на ухо шоферу:

- Значится так. Дом видишь? Ага, вот этот. Объезжаешь его. Там увидишь, люди пляшут. Это и есть свадьба. Остановишься у подъезда и стой, жди. Фары, слышь, фары выруби для конспирации, чтоб не привлекать внимания, но мотор не выключай. Как только я с невестой к тебе сяду - хоп, дави на газ. Там я тебе покажу, куда ехать дальше. Отвезешь и все. Место надежное - пускай поищут. Ну что, лады?

Человек в машине снова взглянул на Ивана. Но теперь в его зрачках теплилась жизнь, лицо ожило, задвигалось.

- Окей. - сказал он, поднял стекло и повернул ключ зажигания. Через минуту "Волга" стояла у подъезда…

Иван подкрался к Вере, ухватил за талию - она чуть шпильку от неожиданности не проглотила - и закружил ее в ритме вальса "Амурс­кие волны". Играли танго.

- Карета подана. - тихо пропел он - Дело за тобой. Операция близится к летальному исходу, мадам.

Если бы он тогда знал, что в будущем эти его слова, брошенные небрежно, не осмысленно, приобретут особое, конкретное значение - с корнем выдрал бы себе язык. Но поймет это Иван Скуратов немного позже и… слишком поздно.

Снова запульсировала быстрая электронная музыка в ритме биения сердца бешенного таракана. Диско!!! Взлетели руки, ноги, затряслись прически. Иван подошел к машине, проверил, открывается ли задняя дверь, и, как бы между прочим, с разгильдяйским видом оперся о кузов. А что? Человек воздухом дышит. Ничего особенного. Где хочет, там и дышит.

Вера подошла к молодым, небольно ущипнула сестренку за бок и поло­жила руки на плечи жениха.

- Белый танец! - провозгласила она и уверенно прислонила к себе смущенного зятя. Дамы радостно взвизгнули и бросились вытаскивать из-за столов разговорившихся о ловле на мормышку в зимний период мужчин.

Невеста, сдерживаясь от порыва, медленно подошла к Ивану, прыс­нула со смеху и живо юркнула в открытую дверь авто. Иван поспешил следом, но «Волга» рванула с места. Крутанувшись на кузове машины, Иван упал, бльно ударившись лицом о холодную твердость бетонной плиты подъезда. Рев автомобиля и звук оброненного подноса со студнем заставили танцующих остановиться и обратить внимание на потерпевшего.

Волга, взвизгнув на повороте, выехала на городскую дорогу и растворилась в убегающей перспективе пространства. Иван с красными губами и подбородком от струящейся из разбитого носа кровью, испещренной ссадинами щекой сидел на тротуаре и непонимающе разгля­дывал испачканные пальцы рук. В ушах звенело. Обступившие его гости участливо обтирали кровоподтеки носовыми платками: что случилось, что такое, что произошло? – участливо щебетали они.

- Ваня, Ваня! - Вера подбежала и помогла ему подняться на ноги. – Ваня, Ваня!.. - повторяла она.

- Нормально... все нормально. - пробубнил Иван и, поддерживаемый с двух сторон подоспевшими мужчинами, побрел к свадебному столу.

- Други мои! Инцидент исчерпан - танцы продолжаются! – прокричал совсем захмелевший от настойчивого потребления самогона дружка жениха и тряпкой обвис на своей подружке.

Ивана посадили за стол. Его рюмка по-прежнему была полна и скромно дожидалась своей участи. "Странно, - подумал он, - никто не выпил. Вот жизнь пошла. К черту! Будьте все здоровы". Он поднес ее ко рту... Последнее, что запечатлело его сознание, было сдержано-плаксивое щебетание Веры, теребившей его дрожащими руками за лацканы пиджака:

- Где Светка, Светка где. Ванька, очнись... Где сестренка, сестренка, Светка где?!

Она еще не знала как себя повести, что подумать, и сжатое в комочек сердце затихло в недобром предчувствии. Иван хлебным мякишем повалился на нее и мерно засопел. Это была его последняя рюмка...

… Мягко покачивало. Автомобиль двигался по шоссе ровно, на высокой скорости, не обращая внимания на желтые подмигивания светофоров. Два косых луча выхватывали из черноты скользящие образы домов, деревьев, редких прохожих. Светлана, удобно устроившись на шерстяном, с мягко колючими ворсинками, заднем сиденье, осматривала салон. Волнение прошло, наступило время предположений и догадок. Интересно, чем вся-эта катавасия закончится? Как там муженек любимый – спохватился уже или нет? Счастливые мгновения.

В первый день нового года к тебе приходит Самый Настоящий Дед Мо­роз, говорит: "У меня для тебя есть сюрприз" и лезет меховой рукавицей на самое дно холщового, естественно, волшебного мешка. Ах, как при этом замирает сердце, и светятся глаза. И ты боишься заранее настроить себя на что-то очень хорошее и очень-очень долгожданное, а в душе надеешься на еще большее, непредсказуемое и великолепное. А вдруг в мешке дырка? И это что-то дорогою утеряно?!

Светлана в раздумьях расправила складки фаты и вгляделась в мерцающую впереди полоску лица водителя, отраженную зеркалом салона.

- А дядя Ваня почему с нами не поехал? Он хотел. Вера говорила.

Молодой человек встрепенулся на последней фразе и заглянул в зеркало.

- Да...конечно...А что мы, собственно говоря, в тишине едем. Сейчас будет музыка. - он вставил кассету в магнитофон, и струны «королевских гитар» расслоили пространство гармонией звука.

- Я спрашиваю, - настойчиво повысила голос Света, - почему дядя Ваня остался?

- А-а, дядя Ваня... Иван... А вы как думали? Надо же на первое время отвлечь внимание жениха. Чтобы раньше времени не спохватился. Все идет нормально... Выше носик, невеста. Иван обещал спустя некоторое время нас догнать. Он знает, где мы будем прятаться.

- Вы, знакомый дяди Вани?

- Да... по службе. Работаем вместе.

Светлана откинулась на сидении, окончательно успокоившись: послед­нее темное пятно недоверия было смыто. Интересно, чем ее Петюньчик сейчас занимается? Эх, глупый, не догадывается, наверное, ни о чем. Сидит, паштет уминает, обжоркин. Не прокормишь такого. Или нет - уже узнал и теперь бесится. Что? Где? Кто украл? Хи-хи. Побегай, побегай. Поищи. А то сидят как куркули, словно приросли к стульям. Молодчина все-таки дядя Ваня. Спасибо сестренке...

- Вы не боитесь так быстро ехать? Темно. - спросила Светлана, лениво прис­лушиваясь к ровному шипению колес.

- А вы боитесь? Стоит ли? Скорость в пределах.

- Что значит - стоит. Жить всем охота, тем более я только, можно ска­зать, начинаю.

- Вот вопрос: что есть смерть?

- Ну, как, что? Смерть - это... ничто, прах, забвение, наконец.

- Откуда вам это известно?

- Как откуда? Фи! У любого спросите. Наукой доказано?

- Прах... - задумчиво проговорил молодой человек неожиданно усталым грудным голосом. - В древности, на Востоке, высоко в горах жили умные желтолицые люди. Они говорили: смерть человека не есть уничтожение, а лишь перерождение в новое качество. Жизненная энергия, как и любая другая, не исчезает бесследно. И если при жизни ты вел себя праведно, ограничивался в излишествах, любил ближних, то после смерти ты сможешь стать либо благородным орлом, либо стройной чинарой. Кем именно - не­предсказуемо. Не надо бояться перерождения. Я знаю - вы будете белой чайкой. И бескрайнее море станет вашим домом...

Монотонное бормотание собеседника и мелодичная музыка убаюкали девушку. Голова склонилась на бок. Кисти рук бессильно свисли с сиденья…

Проснулась Светлана от давящей на барабанные перепонки тишины. Машина остановилась. Молодой человек сидел, повернувшись в ее сторону и положив ладони на верх спинки сидения. Когда она открыла глаза - он улыбнулся. "Боже!! Какие у него гнилые зубы! Фу-у... Лицо какое-то странное, или это игра светотени?»

- Я спала?

Она выпрямилась и нервно передернула плечами. Знобило.

- Значит так, невеста, - сказал водитель с неожиданной хрипотцой в голосе. Зрачки его глаз бегали и отливали молочным блеском, - игра продол­жается. Мы с... Иваном решили сделать так, чтобы ваша брачная ночь была особенной. С сюрпризом. Поэтому, слушайте меня внимательно. Ничему не удивляться и ни одного произнесенного слова... Пока не приедет дядя Ваня. Договорились?.. Иначе вы все испортите. Делайте как я и ничего не бойтесь. Мы с вами потом посмеемся над всем этим.

- Хорошо - неуверенно проговорила Светлана, и у нее задрожали колени. В груди стало пасмурно и неприятно. Когда ждешь таинственности - она притягивает, когда же она приходит - тебя прошибает озноб от бес­причинного страха.

Фары погасли. Они вышли из машины. Светлана огляделась. Слева на фоне темно-синего ночного неба вырисовывались контуры тупоголовых респектабельных дач, напротив, немного особняком от прочих, расположена двух­этажная рубленная дача, окруженная ветвистыми яблонями. Справа - необ­житой пустырь, изможденный заросшими оврагами. Темно. Они открыли скрипучую калитку и дошли до крыльца. Неожиданно из-за стойки, под­держивающей арочный свод террасы, вышло блеклое существо и пискливо спросило:

- Кто?

- Свами Арнольд.

- Кто еще?

- Он велел.

- Не слышал.

- Веди, там услышишь. Прогневишь - тебе хуже.

Существо тенью скользнуло в приоткрытую дверь. Приехавшие прошли во внутрь. Лязгнул засов, и блеклое существо пошло за ними, шаркая по полу ревматоидными ногами. Открылась еще одна дверь, и они вошли в просторную полутемную комнату.

Вдоль бревенчатых стен, склонив головы в позе полулотоса, сидели люди, словно одиннадцать молчаливых статуэток. Напротив входа за длинным деревянным столом покрытом оранжевой скатертью, на возвышении, восседал размалеван­ный под идола человек, пождав под себя короткие ноги. Его лицо скрывала маска с большим круглым разрезом рта и тонкими длинными щелками глаз. Смоляные волосы паклей спадали до плеч. Красно-зеленая подсветка из углов квадратного помещения играла устрашающими бликами на его сером халате. Посреди комнаты стояла длинная, широкая скамья с наброшенной на нее белой, мятой простыней. Люди, сидевшие вдоль стен, были «свами» - верными учениками и последователями гуру, не имеющими права лишнего вдоха без благословения божества. Против обыкновения на их плечах не было балдахинов, обычно надеваемых другими сектантами. Одеты они были респектабельно, в строгие костюмы - мужчины и доро­гие, отяжелевшие от драгоценностей наряды - женщины.

Существо скользнуло за спинами сидящих и опустилось на колени около возвышения.

- Свами Арнольд, мы ждем тебя. - задвигались толстые губы под маской.

- Прошу простить меня, учитель. Я привел замену. - глядя в пол, раболепно согнувшись в поясе, пробормотал свами Арнольд. Без единого шороха, будто застывший в камне, гуру долго смотрел черными точками глаз в пространство, разделявшее Светлану и свами Арнольда. Затем он поднес правую руку ладонью к маске, медленно опус­тил ее на колено и произнес:

- Небо разрешает замену. Сядьте!

Свами Арнольд сел на свободное место у стены и как все склонил голову, касаясь подбородком выпуклых, нервно подрагивающих ключиц. Растерянная, с бьющимся сердцем от нахлынувшей тревоги, Светлана последовала его примеру. «Дядечка, дядя Ваня, ну, где же вы! Почему так долго не едите. Дядечка, дядя Ваня…» - сжимала ее мозг неот­вязная мысль.

Гуру воздел руки к потолку, и его властный бархатный баритон стал размеренно и настойчиво проникать в души собравшихся.

- Сегодня великий праздник. Душа моя наполнена счастьем за каждого из нас. Этой ночью завершится первый цикл вашего развития, и ваше сознание поднимется на одну ступеньку к центру магических кругов. Сегодня ночь богини Кали - матери земли. Она ждет от нас подарка. Она смотрит на нас в терпеливом ожидании. Только через жертвоприношение открываются двери в волшебные просторы Нирваны. И мы сегодня готовы к этому! Хвала богине Кали - женской энергии бога Шивы-разрушителя!

- Хвала!

- А пока вы не вышли из круга невежества, я расскажу о первой жизни бога нашего, имя которому Известный. Я рассказывал вам о том, что узнал из древних вед о нем святой друид Аскер. Великий бог оставил нам свое ученье. Его колесница вывезет нас на широкий путь спасения. Она одна истинна. И мы следуем ей! Небесная страна Шамбала примет нас! В противном случае наша жизненная энергия будет взята белыми духами и отдана богине Лхамо, скачущей через бурлящее море крови на муле, покрытым кожей ее соб­ственного сына. Вечные муки ожидают тогда тех, кто отступит от веры или нарушат наставления Известного!

Впадая в экзальтацию, гуру пружинно поднялся на ноги и, возвышаясь над склоненными головами последователей, вещал, распаляя себя все больше и больше.

- Бог говорит: "Все наши правила низки и смешны. Иной из вас ходит нагой. Иной не станет есть из кувшина или с блюда. Не сядет за стол между двумя собеседниками или между двумя блюдами. Иной не примет подаяния в том доме, где есть беременная женщина или где встретит собаку. Иной не ест из двух сосудов и на седьмом глотке перестает есть. Иной лежит нагой на колючих растениях или на коровьем помете. Чего ожидаете вы, произвольные труженики, за свои "тяжкие" труды? Ожидаете от мирян подаяния и уважения, и, когда достигнете этой цели, вы крепко пристра­щаетесь к удобствам временной жизни и не хотите расстаться с ними. Если завидите издали посетителей, как тотчас показываете вид, будто вас застали в глубоком размышлении. Когда вам подают грубую пищу, вы отдаете ее другим, а всякую вкусную еду оставляете у себя. Предаваясь порокам и страстям, вы надеваете личину скромности. Не таково истинное подвижничество". Запомните эти божественные слова и примерьте их на свою совесть!

Гуру сел, обвел воспаленными глазами понурые макушки учеников и остался доволен произведенным эффектом.

- Свами Влад, разнесите напиток матери-земли.

Блеклое существо встало с корточек, вышло в соседнюю комнату и, спустя минуту, вернулось, держа в тонких, мосластых руках замызганный от частого применения чайник и фарфоровую пиалу. Он подошел к каждому из сидя­щих, наливая в сосуд грязно-коричневой жидкости и ожидая, когда вернут ему порожнюю посудину. Не избежали этой участи Светлана и ее «покровитель».

Когда круг был пройден, свами Влад вылил из чайника остатки варева себе в рот. Два небольших глотка преобразили его лик. На щеках появился румянец. Блеклое существо по-кошачьи мяукнуло и зарделось в улыбке.

Гуру, как знающий дело врач-психотерапевт, молча наблюдал за меняющимся состоянием и поведением своих пациентов. Скоро головы учеников поднялись и заколыхались на гибких шеях. Кровь прихлынула к щекам, слезинки умиления задрожали в уголках распухших век. Плечи последователей пришли в беспорядоч­ное движение.

"Петя... Петечка... Петюньчик... Я устала, Петя...".

Канат обрубили, и белый парусник поглотила кривая черта горизонта. Теперь она, Светлана, - курчавая болонка, с вожделением наблюдающая за мановением рук хозяина, волнами халата, движением черточек у глаз великого гуру, непререкаемого и мудрого.

- Слушайте и повинуйтесь! - голос гуру возвысился, вошел в резонанс с помещением и потяжелел. Длинные руки гуру выставил перед собой, ладонь к ладони. - Отмеченный час настал. Богиня Кали снизошла к нам. Она требует приношения, чтобы высвобо­дившейся жизненной силой осуществить ваше продвижение на следующий цикл развития личности. Так велят боги! Они говорят нам: "Будьте медленны в словах, но быстры в действии". Так пусть свершится то, что должно свершиться! Вы готовы к переходу?!

- Да! - разом выдохнули свами.

Вспотевший под атласным одеянием гуру наклонился к блеклому существу и что-то прошептал ему на ухо. Свами Влад быстро встал и подошел к находящейся в забытии Светлане.

- Да, да... - срывалось с ее сухих губ.

Он схватил ее за безвольную руку, довел до скамьи и легким толчком уложил на нее. В руке Влада сверкнуло серебром остро отточенное лезвие охотничьего ножа. Сильный удар в грудь между двух девственных упругих бугорков заста­вил содрогнуться все ее молодое тело. Голова приподнялась, и взору новобрачной предстала последняя картинка оборванной на полувздохе жизни: пузатая рукоятка ножа, черненная витиеватыми узорами из драконов на покатой плоскости солнечного спле­тения.

- Да… - выдохнула Светлана и замерла.

Покрытое кровавыми пятнами блеклое существо резким махом вспороло податливый живот и безжалостно вырвало маленькое горячее сердце, поднесло его учителю. Белые резцы зубов гуру с визгом вонзились в мягкую серд­цевину…

- Богиня Кали приняла жертву! – в исступлении вскрикнул он, вздевая длани к потолку и облизывая склизкие губы. - Примите ее дар, и вы станете изб­ранными!

Первым к телу, опередив на мгновение остальных, подскочил свами Арнольд и впился гнилыми зубами в плечо трупа: "Она, а не я... не я... жив, жив, жив, жи-и-ив! Понос хлебать буду, но жить... жить... жить...». Мышечные волокна застревали между зубов, клочки подвенечного платья прилипали к нёбу...

...Гуру удалился в свои покои. Он стоял, упершись обеими руками в края разбитой временем и жесткой водопроводной водой раковины. Бутафорские маска и парик сняты и брошены на дощатый пол. Тело его обмякло. Рассеянный взгляд остановился на кончике соска старого умывальника. Он устал. Устал так, как устает молодой темпера­ментный любовник к концу ураганной ночи, проведенной в постели с жизнелюбивой колдуньей - вдовой, как работяга - парень, пришедший домой со второй смены, скинув в прихожей с натруженных плеч мешок «одолженного» у советского государства цемента.

Серый балдахин равнодушно повис на согбенном, выжитом от испытанного оргазма, теле. Из соседней комнаты через дверную щель доносилось умиротворенное посапывание и нежное хрюканье усыпленных гипнотическим сном сектантов. Покой и блаженство царят в этом доме. Не в этом ли счастье для живущих под луной? Не к этому ли стремятся все, снующие под разящими лучами солнца?

Гуру согнул в локтях задрожавшие от небольшого напряжения руки, качнул сосок рукомойника и, сильнее наклонив голову, выплеснул набежавшую в ладони воду на потное лицо. Влага подействовала благотворно: нахлынувшие, как часто бывало в период апатии, тягучие мысли о бытии испарились. На выпуклой поверхности умывальника тускло отражалась скромная, обаятельная улыбка Великого гуру. Теплые, понимающие глаза застенчиво выглядывали из-под ресниц. Гуру смотрел на себя. И только пунцовая, величиной с горошину, родинка, присосавшись пиявкой к шее, не хотела вписываться в радужную картину внешней характеристики своего хозяина. "Уж я-то знаю!" – как бы говорила она. За что всегда бывала наглухо прикрываема воротником сорочки, либо шелковым шарфом.

Гуру промокнул лицо льняным полотенцем, висящим на крючке рядом с ракови­ной, сел на табуретку, широко расставив ноги. Вдруг дыхание его перехватило, зубы обнажились в беззлобном оскале. Желудок словно прожгло раскаленным прутом! Он нагнулся и вытащил из стоящей под столом плетеной корзины мясистый помидор. Посыпал на него сверху щепоть крупной желтой соли и с жадностью откусил, брызнув соком томата себе на грудь. Гуру мучила изжога…

…Пропажу невесты заметили лишь когда запаренные от танцев гости расселись снова за свадебным столом. Хотелось крикнуть "горько!", но было некому - над запеченным под хрустящую корочку гусем торчала только одна растрепанная голова растерянного жениха. Место невесты пустовало.

- Невесту украли! - восторженно взвизгнул один из присутствующих и быстренько наполнил рюмку: по такому поводу грех не выпить. Гости со стороны невесты возликовали и дружно захрустели малосольными огурцами. Жених во главе стихийно собранного отряда нахмуренных пинкертонов приступил к раскрытию «преступления». Были осмотрены все жилые, подсобные и коммунальные по­мещения квартиры. Подверглись перекрестному допросу сонные соседи. Прощупаны подъезды своего и близлежащих домов. Ожидаемого результата поиски не принесли.

Раздирающий душу вопль заставил всех остановиться. Вера вскочила со стула и, дрожа всем телом, со сжатыми перед мертвенно-бледным лицом кулаками, выбежала в соседнюю комнату. Остановилась перед лежащим на кровати, похожим на амебу Иваном, выпрямилась, словно натянутая струна, и забилась в припадке:

-Вань-ка-а-а! Где Светка –а –а?! Вань-ка-а-а!!!

Чуткое сердце женщины, которую жизнь достаточно потаскала за волосы, подсказало ей, что пришла беда. И часть этой беды - она сама. И он.

-Вань-ка-а-а! Вань...

Она падала плавно и неестественно медленно. Завалившись на бок, сло­жила по-собачьи руки, словно в стойке перед кусочком сахара. Грудь замерла, зрачки остекленели. Кто-то побежал за водой, кто-то – искать аптечку, кто-то просто - к телу. Ее трясли, шлепали ладонями по щекам, уговаривали подняться.

Трясли и Ивана Скуратова. Его голова каталась по плечам и временами всхрапывала. Лишь когда обезумевший от непонимания происходящего жених подскочил к Ивану и подошвой ботинка лягнул лежащего в шею, тут же упав на чьи-то вовремя подставленные руки, Скуратов вдруг зачмокал и тягуче, но вполне ясно, пропел: «Отдавали молоду, на чужую сторону...». За что получил еще несколько неловких ударов от рыдающего жениха по ребрам и в живот. После чего новобрачного, дрыгающегося и сопливого, увели к столу: «Найдется, куда она денется. Давай, Петяня, лучше выпьем за здоровье твоей жены…».

Иван в ту ночь больше не просыпался. Прибывшая на вызов машина скорой помощи увезла Веру в реанимацию. Наутро город был полон слухов о пропаже невесты. По одной версии ее, якобы, видели с красивым грузином в местном аэропорту: на ней была шуба из чернобурки, и вся она светилась от счастья. По другой – ее похитил маньяк и держит несчастную в темном подвале, ежедневно насилуя по нескольку раз в извращенной форме… Через неделю нашлись темы для других слухов, о Светлане обыватель забыл. Милиция объявила вялотекущий розыск.

Вера выписалась из больницы спустя три недели. С тромбами в венах и рваными нервами. Поиски пропавшей сестры милицией ничего не дали. После нескольких бессонных ночей наедине с мокрой от слез подушкой Вера подала заявление в суд на Скуратова, выдвинув против него обвинение в намеренном похищении сестры. Припомнились его слова, небрежно брошенные во время танца, о летальном исходе. Следственные органы отнеслись к этому делу ни шатко, ни валко: доказательств никаких, мотивы не ясны, потерпевшая не найдена.

Прошли долгие месяцы ожидания - Скуратов гуляет на свободе. Сестры нет, а он, гадина, живет, ест, спит, дышит. Боже, да как же это! Хрупким январским днем из пятого подъезда пятиэтажного дома вышла женщина и, равномерно обозначая на снегу рыхлыми впадинами каждый свой шаг, направилась в сторону административного центра города. Сухую прямоту ее фигуры неуместно дополняли выставленная вперед голова и противоестественно неподвижные руки. Вера шла по обочине бетонной дороги, думая свою бесконечную думку.

Когда Иван Скуратов отрезвел, он ничего не помнил. Светлана попыталась добраться до его затаенной памяти - он хмурился и мотал упрямой головой. Ему рассказывали о происшедшем (жених опять лез с кулаками) - Иван испугано округлял глаза и, брызгая бешенными слюнями, кричал о своей непричастности. При встрече с ним зна­комые и сослуживцы без видимого энтузиазма протягивали руки и после слабого рукопожатия прятали их за спины. Иван оказался под непроницаемым куполом недоверия. Законная его жена, Мария, встав перед ним на колени, положила худые кисти на его бедра и попросила: "Вспомни, Ваня, пожалуйста, вспомни, ради Христа…". Но Иван увидел в этом жесте и словах попытку принудить его к напраслине: взять на себя чужую вину. "Вот так. Даже она не верит мне" - подумал он, от­страняя от себя ее руки.

Через три месяца после роковой ночи Иван Скуратов повесился. Мария вышла в магазин за моло­ком и скорого возвращения ее домой не ожидалось – очереди в конце восьмидесятых стали нескончаемыми, продукты – редкими, почти эксклюзивными. Взрослая дочь убежала к подру­ге посудачить о своем, о девичьем. Полуторагодовалый Павка сидел на полу в детской и строил из кубиков гараж для своей новой пожарной машинки.

Иван открыл кладовку, достал бобину с бельевой веревкой, сколько надо отрезал тупым кухонным ножом, завязал петлю, проверил ее на прочность и зашел в туалет. Смышленый Павка, наконец, достроил свой чудо-гараж и радостный побежал на кухню в надежде там застать отца и привести его в свою комнату, чтобы тот посмотрел какой у него сынишка молодец. Приоткрытая дверь туалета привлекла его внимание: внутри кто-то был. Павка открыл ее еще больше и увидел отца, стоящего на унитазе и завязывающего узел на крюке под потолком.

- Папа-а, ти сто делаи-ись? - спросил малыш, забыв о недавних своих планах.

- Иди, сынок, иди играйся.

- А ти сто делаись?

- Играюсь, сынок, тоже... играюсь.

-Я с тобой хосю иглатся!

Иван сошел вниз, поднял Павку на руки и отнес в гостиную. Включил телевизор, достал из стеклянной вазы шоколадную конфетку, развернул ее и дал малышу.

- Кушай, сынок, на этот раз можно... такое дело.

Довольный Павка откусил половинку, смачно чмокнул и залюбовался сменяющимися картинками на светящемся экране цветного телевизора. Иван незаметно, боком вышел.

Прошло несколько минут и в замке входной двери заскребли ключом. Пришла Мария. В очереди за молоком она встретила одну хорошую знакомую, та ее пропустила к себе, и поэтому пришла раньше обычного. Павка, радостный, с шоко­ладными губами бросился к матери.

- Ух, ты, проказник, опять конфету взял? Отвечай!

- Не-а, папа даль, он с велевоськой иглаит. Там.

- Какой веревочкой? Какой веревочкой?! Господи.

Мария рванулась в квартиру, с силой распахнула дверь санузла и увидала висящего с вывернутой набок головой мужа, бьющегося в предсмертных конвульсиях. Она схватилась за веревку обеими руками и с чудовищной силой дернула вниз. Крепление крюка погнулось - тело Ивана, сложившись пополам, упало на керамический пол.

Около года продержали Скуратова в психиатрической боль­нице, но психом сделать так и не смогли - выпустили.

… Вера подошла к двухэтажному приземистому зданию, выложенному из красного кирпича. Вошла внутрь. Нашла дверь с табличкой "Приемная". Зашла.

- Вы к кому?

- Прокурор нужен.

- Его нет. Он в городе.

- Я подожду.

- Василий Михайлович сегодня не принимает, гражданочка. Приходите в среду, с шестнадцати до восемнадцати.

- Нет, я подожду. Мне нужно.

- Вы, собственно, по какому вопросу. Если по личному, то я вам уже сказала. Что тут непонятного?

- Вопрос личный, но важный и срочный. Я подожду.

- Знаете что, может быть вы сможете решить ваш важный срочный вопрос с помощником Василия Михайловича? Он у себя. Пройдите в эту дверь.

- Помощник?.. хорошо, пусть будет помощник. Если помощник, значит должен помочь.

- Стойте! Куда вы? Вон вешалка, разденьтесь сначала. Здесь вам не изба какая-нибудь... Ну, люди...

- Можно?

- Заходите, заходите. Пожалуйста, присаживайтесь. Сюда. Да, не волнуйтесь вы так.

Помощник прокурора встал из-за стола и, ободряюще, добродушно улыбаясь, указал на стул. Вера, немного замешкавшись, прошла и села в напряженной позе. Хозяин кабинета видом своим мало походил на строгого блюс­тителя законности, обремененного высокой должностью. Скорее - добрый семьянин, несущий приятный груз отцовства. Немного тучноват, в меру лыс. Живые и внимательные глаза располагают к откровению в беседе и к сдерживанию при ссорах. Тем не менее, казенный сюртук сдавливал его жировые складки, напоминая об обязанности нести государеву службу.

- Чем обязан?

Вера, комкая носовой платок и нервно теребя его за обкусанные углы, пребывая в состоянии близком к истерическому, еле сдерживая себя, решительно начала разговор.

- Товарищ помощник прокурора города! Я пришла, чтобы заявить...

- Погодите, погодите, прошу вас. Давайте по порядку. Иначе у нас с вами ничего не получится. И не волнуйтесь вы так, не съем же я вас. Назовите, пожалуйста, свою фамилию, имя, отчество, где работаете. Меня, кстати, зовут Игорь Львович.

- Кушнарева я, Вера Нестеровна. Работаю в РСУ номер тринадцать нормировщицей.

- Что же, Вера Нестеровна, привело вас ко мне?

- Товарищ помощник...

- Ну-у, к чему эта казенщина, Игорь Львович - просто и приятно.

- Видите ли, товарищ… Игорь Львович, пятого октября прошлого года во время своей свадьбы бесследно исчезла... моя сестра... Светлана Нестеровна Кушнарева. Я обвиняю в этом Скуратова Ивана, потому как знаю... Я подала в суд, а дел никаких. Тянут и тянут. Сколько же можно...

- А вот слезы ни к чему, совершенно ни к чему. Выпейте водички... Держать себя надо, дорогая моя, держать. Так-то лучше. А теперь все снова, подробно, обстоятельно и по возможности спокойно, прошу вас. Не могу видеть слез на лицах женщин. Пожалейте нервы старика...

- Не буду... все... Я здесь все описала, как было. Возьмите, прочтите. А то я опять сорвусь... Здесь все подробно.

Помощник прокурора взял из ее дрожащих рук два исписанных убо­ристым почерком листа пожелтевшей бумаги, нахлобучил на мясистый нос роговые очки и стал читать. По мере прочтения заявления он становился все грустнее и грустнее. Наконец помощник прокурора аккуратно положил перед собой листы, снял очки и с минуту, прищуриваясь, смотрел в окно.

- Надо же, какой негодяй этот ваш Скуратов. - растягивая слова прого­ворил он - Негодя-яй... Но мы разберемся. Беру это дело под личный контроль. Говорите, в РСУ № 13 работаете? Прекрасно. Ну что ж. Возвращайтесь домой. Можете быть спокойной, лично вам позвоню в ближайшее время и сообщу о результатах. До свидания.

- Вы уж не обманите... С ума сойду... Судью потормошите. Дали им власть…

- Прекратите, гражданка! Нехорошо говорите, зло. Нельзя так. Что вы знаете о власти и о людях, ею наделенных. Идите и ждите... Что это я? Фу, черт, нервы. Извините... Но вы тоже определенно хороши, а? Ну ладно, ладно. Я вам обещаю, что отнесусь к вашей просьбе самым серьезным образом. Прощайте.

- Простите, дура я, до свидания.

Дверь за просительницей закрылась. Помощник прокурора медленно опустился в кресло, рывком расстегнул ворот белой сорочки, он его душил, и взялся за эбонитовую трубку телефона.

- Алло? Соедините меня е главным инженером... Степан Захарович?.. Свами Арнольд, слушайте меня внимательно и запоминайте...

Пунцовая, величиной с горошину, родинка выглянула на секунду из-под его воротничка, хитро подмигнула настольному перекидному календарю и снова нырнула в укрытие...

Несколько успокоенная, с появившейся надеждой, Вера вышла на улицу и набрала полную грудь ломкого зимнего воздуха. Она быстрым шагом пошла вдоль серой дороги, еле заметно покачивая руками в такт движения скорых ног.

На повороте, у гастронома, она увидела Ивана. Он рассеяно глядел в ее сторону и меланхолично постукивал подошвами одетых не по сезону ботинок, согревая озябшие ступни ног. Рядом стоял его побитый в мелких авариях "Запо­рожец". Мятый и небритый, как и его машина, Иван теперь мало чем напоминал прежнего рубаху-парня, бабника и заводилу. Психиатрическая больница выветрила из его души последние остатки ярких красок.

- Вера! Вера Нестеровна! - он подбежал к ней и придержал за рукав пальто.

- Погодите... Я вас жду, такое дело... Мне сказали, вы в проку­ратуру... Что ж... Да не отворачивайся ты от меня, что я скотина какая! Я тоже человек… наверное... Вера, я больше так не могу. Давай разберемся, наконец. Вместе-то легче, когда вместе... Одному - смерть. Пойдем, прошу, пойдем в машину. Ну, прошу же...

Он почти силой увлек ее за собой, усадил, безразличную к происходя­щему, в старый драндулет, дал газу, и машина покатилась по разбитой бетонке, плюясь мелкими мокрыми хлопьями из-под стертых шин на прохожих. Из противоположного конца города, навстречу им, пружиня упругими рессорами и по-змеиному шипя по дорожной хляби, сверкая глянцем, выехала черная "Волга". Лицо водителя, молодого, модно одетого человека, было сосредоточено и бледно...

...Пыхтящая и крякающая толпа кучерявых цигеек, ворсистых кроликов и плешивых кожанок обступила единственную открывшуюся дверь город­ского трамвая.

- Проходите! Не задерживайте! Середка совсем свободная. Да уберите вы локти... хам?

- Ты че, тетка, кому ты нужна. А ну, навались! Опля, Серый не отставай!

- Сумку отдайте, отдайте сумку, говорю! Что же это такое...

- Осторожно милые, осторожно родненькие, хрупко у меня.

- Ты куда, старый, с яйцами прешь?! На такси езжай - раздавят.

- 0-о-о, понесли, давайте, робяты. Вишу я, вишу! О-о-о.

- Ну, куда еще? Некуда.

- Середка пущай проходит. Середку двиньте! Все ехать хотят. Всем надоть.

- Ничего, хотя бы разогреемся!

- Вот и грейся тут, а мне ехать надо. Осторожней мальчик... ей, мальчик, мальчик! У-у, хулиган какой...

- Куда ж вы задницей пихаетесь, мамочка? Люди здесь.

- А я что не человек? Меня тоже толкают. Я же не возмущаюсь, раз обстановка такая.

- Куда власти смотрят. В такие часы надо дополнительное количест­во трамваев выпускать на линию.

- А что им, они в тепле сидят, в трамваях не ездят.

- Подержите, пожалуйста, сумочку – все руки оттянула. Спасибо большое...

- Граждане пассажиры! Не забывайте своевременно оплачивать свой проезд. Абонементные талоны продаются водителем. Будьте осторожны - двери закрываются. Следующая остановка...

Дверь плавно закрылась, и веселый трамвайчик затренькал по замер­зшим рельсам отвратительно уложенного пути. Продрогшие, но счастливые до одури, ребятишки, наскоро скомкав липкие снежки, пускаются за ним в погоню. Цепляя друг друга, падая и хохоча, они бессильно кидают свои снаряды вслед удаляющимся тусклым отдушинам трамвайных стекол…

Шел одна тысяча семьдесят седьмой год от рождества Христова. Страна отмечала шестьдесят лет Великой Октябрьской революции.

Ситуация

(в очереди)

Действующие лица:

252ой – мужчина неопределенного возраста с застывшим лицом,

туманными глазами. Одет в советский ширпотреб не первой

свежести.

253ий – степенный пожилой гражданин с жидкой растительностью

на голове. На лице - румянец, на животе - печать гиподинамии.

Стального цвета дорогой костюм покупался не с парадного входа.

В руке держит авоську.

254ый – печальный образец Хомо Сапиенс, неопохмеленный гений.

255ый – инженер, каких много. Типаж советского интеллигента.

Милиционер – строгий страж правопорядка, но тоже - человек.

Продавец – женщина во всех отношениях.

(Магазин "Вино". У входа стоит милиционер: проверяет паспорта и следит за порядком. Длинная змеевидная очередь желающих приобрести и употребить. Всего на 13 часов 45 минут - 254 человека. Продажа спиртных напитков согласно постановлению правительства начинается ровно в 14 часов. Конец очереди.

К 254му подходит человек, с виду мужчина.)

Человек /с виду мужчина/: Вы последний?

254ый: /сквозь зубы/: Двести пятьдесят четвертый.

(Человек /с виду мужчина/ встает в очередь 255ым.)

255ый: Сегодня по-божески. Должен успеть. Как думаешь?

254ый:/поворачивается, со злобой смотрит на 255го, отворачивается. Тяжело дышит в лысый затылок 253го. /

255ый:/крутит головой по сторонам и насвистывает/: си-си-си, си-си, си-си...

(Прошло 15 минут.)

255ый:/насвистывает/: си-си-си, си-си... О! Открыли! Ну, прут. Во, лезут! Будто валенки бесплатно дают.

252ой:/откликаясь/ Хлеб насущный.

255ый: За хлебом такой очереди не увидишь. Он хоть и тоже всем нужен, но продается почти круглосуточно. А здесь: с двух до семи, и крутись как хочешь. Разве рабочему человеку ее родимую взять? Очередь занимают аж с двенадцати ночи.

252ой: Это точно.

255ый: ...Как за авиабилетами стало. Тусклый номер... Да что они там!

253ий: Милиционер порядок наводит.

255ый: Хоть милицию подключили. И то дело. А раньше что здесь творилось! /Обращается к 253му/ Помните?

253ий: Я не здешний.

255ый:/подходит к 253му/ И откуда будете?

253ий: Из Ивановской области.

255ый: О! Да вы там хорошо живете! /подмигивает 252му, поет/ Вот и все я уеду в Иваново....У нас, земляк, такое раньше вытворялось. Народ пер напролом. Целым из магазина редко кто выходил. Или в очереди замнут и пройдутся по тебе туда и обратно, либо к прилавку так придавят, что пятое ребро за седьмое заходит. А водку взял - стой и жди, когда наберется человек двадцать таких же "отоваренных". Тогда уж держись: буром всем скопом на выход. Не дай бог отстанешь... Или вот еще. Подходит компания парней. Берет одного своего за руки, за ноги. Раскачивает и бросает на головы стоящих. А тот прямиком по черепам к прилавку. Деньги протянет продавцу, возьмет бутылки, и обратно. И вся недолга. Теперь то что, теперь – культура: часов шесть простоишь и возьмешь.

252ой: Это точно.

253ий:/вытаскивает из кармана носовой платок и вытирает испарину с затылка/

254ый:/продолжает тяжело дышать в лысину 253го. /

255ый: Меня, чтобы купить проклятую, отдел командировал. У шефа сын родился, надо обмыть, как полагается. А время сейчас рабочее. В рабочее время работать надо, я так думаю ...

254ый:/посмотрел на 255го. /

255ый: ...А вот приходится торчать здесь. Так мы придем к коммунизму?

252ой: Голяк!

255ый: Вот и я говорю. Помнится, времена были: зашел в овощной, взял свободно, морковкой захрумкал и вперед.

/252ой и 254ый мечтательно вздыхают. /

/253ий отирает затылок. /

(Прошло два часа, в течение которых 252ой, 253ий и 255ый, образовав треугольник, вели беседы на актуальные темы всех времен нашего народа. 254ый ни на шаг не отходил от запревшего затылка 253го).

252ой: ...Я ей говорю: чего тебе надо, падла? Бить бью - не бью, деньги приношу - приношу. Чего ж тебе, сука, еще надо! Получку не всю отдаю? Так должен же я себе оставить малость на пропитание. На карманные расходы, так сказать. Один хрен ревет: ты пьяный, пьяный... Ну, дашь ей хорошенько по морде, чтоб не выла. Так сама же виновата!

255ый: Баба, одно слово.

253ий:/смущенно/ Да-а...

255ый: Женщина, это такая прорва: чем больше даешь - тем больше ей надо. А мужицкое счастье какое? Чтоб стоял, да деньги были.

254ый:/гогочет и тычет пальцем в бок 253му/

253ий: Поосторожнее, милейший!

254ый:/поднимает кулак к носу 253го. /

253ий:/вынимает платок. /

252ой и 255ый:/пристально разглядывают носки своих ботинок. /

255ый: Когда тротуары сделают? Черт его знает...

(Проходит еще два с половиной часа напряженного ожидания. 253ий периодически выжимает носовой платок, с которого капают на землю вонючие капли дурно выгнанного самогона. 252ой, показав паспорт милиционеру, проходит внутрь магазина. 253ий, в свою очередь, подает паспорт блюстителю порядка.)

Милиционер:/листает паспорт/ Вам, гражданин, не положено. Прописка у вас не местная. Отходите.

253ий: Да как же так, дорогой товарищ! Что же мне теперь прикажете делать? Не знал я, что у вас такие порядки заведены. /Униженно просит милиционера/ В гости я приехал мать навестить. Она у меня больная, с кровати не встает. И сегодня у нее как раз день рождения. Родственники там, знакомые придут. Сами понимаете, отметить надо. Будьте добры, пропустите. Мне бы только одну бутылочку...

Милиционер:/гневно/ У нас больше в одни руки и не дают. Давайте, гражданин, идите отсюда... Сказано, не положено... Слушай, ты, пошел отсюда!

254ый:/сквозь зубы/ В карету хочешь, титька тараканья? Канай отседова! /отталкивает в сторону 253го, сует паспорт стражу порядка под нос и через мгновение стрелой скрывается в зияющей пасти дверного проема/.

. . .

(У прилавка магазина стоят: 252ой,254ый и 255ый.)

252ой:/продавщице/ Пачку папирос «Беломор-канал», сестренка.

Продавец: /удивленно/ И все?!

252ой: Да, все. /смущенно/ Завязал я. Совсем завязал... А сразу отвыкнуть от дурной привычки не могу - ноги сами к магазину несут. Ну, я и решил, мать ее так, силу воли воспитывать. Отстою очередь, и назло своему организму буду теперь покупать взамен «беленькой» папиросы. Отпуск даже взял ради такого дела... Ну, спасибо. /поворачивается, уходит. /

Продавец: Надо же...

254ый: ?!

255ый: Чокнулся, алкоголик...

(Немая сцена: Продавщица с изумленными круглыми глазами подалась вперед над прилавком, провожая взглядом уходящего 252го. 254ый нетерпеливо шуршит десятирублевой купюрой, кося зрачками на две белые буханки ее грудей, вывалившиеся из халата. 255ый скривил рот в непринимающей усмешке, покачивает головой.

В двери показывается испуганная физиономия милиционера.)

Милиционер: Случилось что?

Непристойная история

Как-то так получилось, но ведущий инженер одного, прямо скажем, отстающего предприятия некто Петухов П.П. посетил театр. Почему так вышло, он и сам теперь не помнит. То ли профсоюз наградил билетиком, то ли получил его в нагрузку к суповому набору... Ну да ладно, получил и получил. Сел он на свое законно обилеченое место. Сидит – смотрит.

Час смотрит, полтора смотрит. И только высокое искусство начало его к себе приобщать – бах! Конфуз! А именно: по причине массового организованного завоза в течение последней недели во всевозможные городские торговые точки австралийской редьки организм советского инженера, возмущенный обильным вторжением на суверенную территорию заморского корнеплода, в патриотическом порыве отторг за пределы своих границ ненавистные ему продукты переработки, в сущности, ни в чем не повинной редьки. Образовавшиеся при этом некоторый шум и определенный дискомфорт в воздушном пространстве зала разбудили как самого Петухова П.П., так и его соседей по партеру.

Возмущенные таким нонсенсом театралы достали накрахмаленные платочки и интеллигентно запихали их себе в ноздри – стали дышать ртами и таращить глаза, вроде бы смотрим пьесу и ничего такого. Петухов П.П. ржал до конца спектакля. Заметно оживился и бельэтаж. Труппа отнесла происходящее на свой счет – счастью артистов не было предела!